Ретроспектива Рут Оркин (1939–1981), несмотря на то, что ее героиня носит титул одной из «Десяти Лучших Женщин Фотографов США» (об этом объявили в 1959 году), прошла довольно скромно, без многолюдного вернисажа. Это событие в основном отметил дипкорпус посольства Америки. Между тем выставка очень поучительна. Она показывает, отчего действительно так мало хороших женщин-фотографов и есть ли какой-то особый феминистский подход к съемке.

Самый знаменитый кадр Рут Оркин носит название «Американская девушка в Италии» и создан он 60 лет назад в Неаполе. Эта многолюдная сцена по накалу страстей держит внимание покруче триллера. Со страдальческим видом, с почти запрокинутой головой, едва сдерживая слезы, утонченная девушка проходит сквозь толпу праздных мужланов. Каждый провожает ее взглядом: от сдержанного любопытства с причмокиванием до откровенно хамского свиста и призыва. Эдакая жертва уличного харасмента. Вся композиция вопиет о несправедливости: женщина в глазах фаллоцентричного сообщества лишь безмолвный объект вожделения и обладания. Тут же всплывают новозаветные сцены с блудницами, побиваемыми камнями. С «Покинутой» Боттичелли, с бесконечными «Сусаннами и старцами».

Вместе с тем у снимка довольно занятная предыстория. Во-первых, он входит в серию других жанровых портретов подруги Оркин по итальянскому вояжу, американской студентки Нины Ли Крейг. На одном из таких снимков, например, девушка вызывающе рассматривает обнаженные мужские торсы барочных статуй. Во-вторых, сама уличная «сцена с харасментом» была результатом своего рода перформанса-провокации. Американки специально забрели в подворотни Неаполя, и Нина, пока подруга-фотограф стояла вдали наготове, начала на ломаном итальянском выспрашивать дорогу. И понятно, что сразу нарвалась на всеобщее любопытство и сальные шутки.

Леонард Бернстайн.

На первых порах Рут Оркин прославилась за счет двух почти не пересекающихся сюжетов: она снимала, с одной стороны, знаменитостей, с другой – жанровые сценки в Нью-Йорке. Что касается образов «селебритис» (им отведен первый зал), то каждый из них – будь то Вуди Аллен, стоящий перед портретом XVII века, Леонард Бернстайн за роялем или Марлон Брандо в облачении Цезаря – сочетает возвышенность и какую-то особую интимность фотоальбома для родственников.

В принципе истоки такого подхода можно вывести из биографии Оркин: дочь голливудской актрисы, она выросла на съемочной площадке, и каждая знаменитость была для нее одновременно и тем, кто внушает священный трепет (первым увлечением Рут было собирание автографов), и почти родным человеком. Такое же отношение она испытывает ко второму герою своих фотосерий – к Нью-Йорку. По сути, Оркин была одним из тех, кто создавал мифологию: город каменных джунглей населен беззащитными, нежными и порой нелепыми созданиями. Вполне логично контрастом Большому Городу служат сценки с детьми (чаще всего она снимает своих дочерей).

Два зала с пятью десятками оригинальных отпечатков Рут Оркин в Галерее имени братьев Люмьер предваряет большая экспозиция по истории советского фото. И вот тут понимаешь разницу. Ведь до приезда американки даже и не возникало вопроса: почему в советское время у нас не было не просто гениальных, а даже мало-мальски выдающихся женщин-фотографов. Здесь – на сопоставлении двух «школ» – становится очевидным: где-то в глубинах фотоискусства ХХ века (и особенно советского) скрывались чисто мужские жесткость и насилие. Фотография отрекалась от живописи за счет репортажности, идеологичности, жесткого вуайеризма. В этом смысле Рут Оркин консерватор: она верит, что вместе с камерой сможет сделать мир чуть добрее и уютнее. Так, ее последняя серия (она умерла от рака в сравнительно молодом возрасте) – это удивительное соединение двух мотивов. Перед нами реальные портреты родного Города: то нахмуренного, то с солнечной улыбкой, то меланхолично погруженного в снежные сны. И эта послевоенная женственность – готовая примирить противоречия, когда надо пожурить, когда надо приголубить и подбодрить шуткой – еще не превратилась в воинственный феминизм конца ХХ века.